.../.../Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои …

Мне всегда не нравилось слово "массы". В нем чувствуется различие со словом "люди".массы - массовая культура. устоявшийся термин.
Вряд ли кто-то из поэтов пишет для масс. Всегда для себя пишут. Но приманка - крючок в виде узнаваемого хорошо срабатывает.
Хотя все это уходит. Российский контекст сам по себе стал постмодернистски­м - вернулся старый гимн, гертруды, шпионы и агенты, стареющий бессменный вождь.

Возможно, постмодернизм - это усталость после стремительного бега века двадцатого.

Я поняла.Вы когда-нибудь читали Байрона в оригинале?

В оригинале я могу читать только руководства по программированию :(
Шекспира ради интереса читал, когда-то.
Жуть.

Байрон
1
She walks in beauty, like the night
Of cloudless climes and starry skies;
And all that 's best of dark and bright
Meet in her aspect and her eyes:
Thus mellow'd to that tender light
Which heaven to gaudy day denies.

...2
One shade the more, one ray the less,
Had half impair'd the nameless grace
Which waves in every raven tress,
Or softly lightens o'er her face;
Where thoughts serenely sweet express
How pure, how dear their dwelling-place.

...3
And on that cheek, and o'er that brow,
So soft, so calm, yet eloquent,
The smiles that win, the tints that glow,
But tell of days in goodness spent,
A mind at peace with all below,
A heart whose love is innocent!

И Маршак:

Она идет во всей красе —
Светла, как ночь её страны.
Вся глубь небес и звёзды все
В её очах заключены.
Как солнце в утренней росе,
Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять —
И будет уж совсем не та
Волос агатовая прядь,
Не те глаза, не те уста
И лоб, где помыслов печать
так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,
И лёгкий смех, как всплеск морской, —
Всё в ней о мире говорит.
Она в душе хранит покой.
И если счастье подарит,
То самой щедрою рукой.

Байрон:
My soul is dark—Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmurs o'er mine ear.—
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again—
If in these eyes there lurk a tear,
'Twill flow—and cease to burn my brain—

But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first—
I tell thee—Minstrel! I must weep,
Or else this heavy heart will burst—
For it hath been by sorrow nurst,
And ached in sleepless silence long—
And now 'tis doom'd to know the worst,
And break at once—or yield to song.

Лермонтов:

Душа моя объята тьмою...
Певец, скорее арфы звон
Ты пробуди своей игрою
Пускай мой слух лелеет он.
И если сердца святы грезы,
Откликнусь я; коль может течь
Слеза из глаз, то хлынут слезы
И перестанут мозг мне жечь.
Пусть в песне той молчит отрада;
В напеве будь уныл и дик.
Поверь певец - мне плакать надо.
Иль разорвется сердце вмиг.
Оно томимо вечной скукой,
Тоской взлелеяно оно.
И вот покончить разом с мукой
Иль песни власть признать должно.

My soul is dark—Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmurs o'er mine ear.—
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again—
If in these eyes there lurk a tear,
'Twill flow—and cease to burn my brain—

But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first—
I tell thee—Minstrel! I must weep,
Or else this heavy heart will burst—
For it hath been by sorrow nurst,
And ached in sleepless silence long—
And now 'tis doom'd to know the worst,
And break at once—or yield to song.

Лермонтов

Душа моя объята тьмою...
Певец, скорее арфы звон
Ты пробуди своей игрою
Пускай мой слух лелеет он.
И если сердца святы грезы,
Откликнусь я; коль может течь
Слеза из глаз, то хлынут слезы
И перестанут мозг мне жечь.
Пусть в песне той молчит отрада;
В напеве будь уныл и дик.
Поверь певец - мне плакать надо.
Иль разорвется сердце вмиг.
Оно томимо вечной скукой,
Тоской взлелеяно оно.
И вот покончить разом с мукой
Иль песни власть признать должно.

Размытый путь и вдоль кривые тополя.
Я слушал неба звук -- была пора отлёта.
И вот я встал и тихо вышел за ворота,
Туда, где простирались жёлтые поля,

И вдаль пошёл... А издали тоскливо пел
Гудок совсем чужой земли, гудок разлуки!
Но, глядя вдаль и в эти вслушиваясь звуки,
Я ни о чём еще тогда не сожалел...

Была суровой пристань в этот поздний час.
В промозглой мгле, искрясь, горели папиросы
И тяжко трап стонал, и хмурые матросы
Из тьмы устало поторапливали нас.

И вдруг такой тоской повеяло с полей
Тоской любви, тоской былых свиданий кратких!
Я уплывал... всё дальше, дальше... без оглядки
На мглистый берег глупой юности своей.
Это Рубцов.